«Дайте мне слово: я умру, а вы будете молиться за меня. Я была большая грешница. А я буду молиться за вас на том свете», – сказала она мне в тиши харбинской коммуналки.

– Дайте мне слово, когда я умру, вы будете молиться за меня, ведь я была большая грешница. А я буду молиться за вас на том свете. Сказала она мне в тиши харбинской коммуналки.

Я свое слово держу уже 20 лет. Чувствую, что она тоже…

Папин пароход

Первое воспоминание ее благовещенского детства – папин пароход, плывущий по Зее. Белый, с большим колесом, громко свистящий на всю округу.

– Когда папа поднимался на палубу, все матросы отдавали ему честь, – вспоминала она.

Действительный статский советник Николай Силегеев прибыл в Благовещенск в 1900 году для несения государственной службы вместе с молодой женой после окончания учебы в Петербурге. Через четыре года у них родилась девочка, назвали ее Ниной. Потом с интервалом в три года в семье Силегеевых родились еще три девочки: Тамара, Зоя и Алла.

Николай Силегеев занимал высокую должность, был начальником Амурского водного бассейна, получал в месяц 1 200 рублей золотом. Это давало возможность им безбедно жить, держать прислугу и содержать большущий дом по улице Чайковского, 4. (Дом жив и ныне А. Я.)

– На всю жизнь запомнила, как нас кучер возил в экипаже по Большой улице, какие в витринах магазинов были нарядные куклы, – вспоминала десятилетия спустя Тамара Николаевна Федорова (в девичестве Силегеева).

Ее все китайцы называли уважительным словом «Мадама». Она позволяла себя так называть

Ее благовещенское детство было беззаботным и, конечно, счастливым: сильный папа, добрая мама. сестренки, гувернантки – француженка и немка. Дивная дача в Белогорье среди земляничных полян…

Детство кончилось резко: его отсекли очередью выстрелов. Когда в 1917 году в России заполыхала революция, то в один из декабрьских дней этого кровавого года в их дом позвонил один из сослуживцев отца и взволнованно сказал в телефонную трубку:

– Николай Яковлевич, через несколько часов всю вашу семью придут убивать. Решение комиссары уже приняли, ждут глубокой ночи…

«Как хороши, как свежи были розы…»

– Мама только успела нас одеть, схватила кое-какие вещи и икону Богородицы, и мы побежали через Амур, на китайскую сторону,– вспоминала Тамара Николаевна.

Ей было 10 лет, и на всю жизнь она запомнила, как бежали и падали на лед под свист летящих вслед пуль.

– Мама нас пригнет к земле, стрельба стихнет, мы перекрестимся и дальше бежим.

Тамара боялась, что потеряет боты, на которых не успела даже завязать шнурки. Боты не потеряла, а вот Родину – навсегда…

Их эмигрантская жизнь была полна бед и лишений: в начале 20-х годов в Харбине от тоски умирает отец, вскорости от тифа сгорает старшая сестренка.

Потом трех оставшихся в живых сестер судьба раскидала безжалостной рукой по странам и континентам. Алла попала в Бразилию, Зоя уехала в Советский Союз, а Тамара навсегда осталась в Харбине.

Она окончила восточный факультет Пражского университета, по-китайски говорила просто блестяще, всю жизнь проработала переводчиком на городской телефонной станции.

Мадам навсегда осталась зарубкой на моем сердце, ее трагическая судьба острым кристаллом застыла в моей душе

Первый брак был скоротечным: обрусевший немец по фамилии Нагель рано умер от скоротечной чахотки.

– Помню, он задыхался, не помогал даже кислород, а я стояла на коленях и молилась Богу, – тихо говорила она.

Потом, где-то к середине жизни, она вновь вышла замуж за колчаковского офицера Сергея Федорова, которого всегда называла «настоящий человек».

Образованнейшая – Бальзака и Ремарка читала только в подлинниках – она всю жизнь прожила в тесной комнатенке жутчайшей китайской коммуналки.

Мы познакомились теплым маем 1993 года, у меня был трехлетний контракт в Харбине, и съедаемый тоской я однажды забрел в православную церковь.

В ту пору в «русской Атлантиде» доживало свой век апостольское число русских стариков – 12 человек. Первой подружился с Тамарой Николаевной только потому, что мы оба были из Благовещенска.

В свои 86 она оставалась женщиной – ажурные перчатки, шляпка с вуалью, пальто покроя начала века, сумочка в тон… Манеры, речь, жесты…

Китайцы смотрели на нее, как на музейный экспонат, задавали полоротые вопросы.

– Мадама, сколько тебе лет? – пытал ее при мне один раскосый прохожий.

– Это ужасно неприлично спрашивать у женщины возраст, – на чистом китайском отвечала она.

– Ну 75 есть? – не унимался он.

– Ты мне льстишь. Моему пальто 75 лет, – без паузы отвечала 87-летняя Мадам.

Ее все китайцы называли уважительным словом «Мадама». Она позволяла себя так называть.

Последний поклон

На самом излете ее жизни благовещенский журналист Игорь Горевой (это сейчас он министр, а тогда был журналистом), организовал приезд Мадам на Родину, в Благовещенск. Она безошибочно узнала свой дом, в котором тогда располагалась целая поликлиника), нашла детскую, родительскую спальню и папин кабинет.

– А здесь была наша горка, – сказала она, показывая на пустынный казенный двор.

Уходя, поклонилась в пояс отчему дому, резко повернулась и пошла, не оглядываясь, к машине.

– Ты знаешь, а сестры меня ругали в письмах за то, что я поехала в Благовещенск. Говорят, что я себя не берегу…У меня потом долго болело сердце. Это так больно! – тяжело вздыхала она.

Мадам навсегда осталась зарубкой на моем сердце, ее трагическая судьба острым кристаллом застыла в моей душе.

В свои 86 она оставалась женщиной – ажурные перчатки, шляпка с вуалью, пальто покроя начала века, сумочка в тон…

Последние годы ее жизни мы были дружны, по воскресеньям после службы в Харбинском храме обязательно пили кофе в ее комнатенке. Мадам была кофеманка еще та: варила настоящий, присланный сестрой из Бразилии.

Острила, юморила, хорохорилась, но в ее глазах жила смертная тоска.

– Бог не дал мне детей, поэтому старость моя тяжела, – искренне признавалась она.

Боялась тяжкой кончины, но Бог послал ей скорую смерть. В 89 лет инсульт. Сутки без сознания и – все.

Я сумел приехать на ее могилу только через неделю после похорон. Черный холмик утопал в цветах, оплывшие свечи. Вдруг в кладбищенской тиши услышал, как заливисто запела иволга. И в этой песне слышалась Живая Жизнь…

Фото из свободных источников

Источник новости: http://www.amur.info/column/yaroshenko/6847